Возрождение

«Дом Мой, дом молитвы…» (Як. 19,46)

 Храм для христианина — средоточие света, благодати, мира, жизни Божией, освящения и святости, духовного и те­лесного обновления, силы, мудрости духовной. Здесь непрестанные токи божественной жизни проливаются; здесь течет источник бессмертия; здесь чаша жизни и хлеб жизни…» (св. правед­ный Иоанн Кронштадтский).

 Эта церковь-невеста так прекрасна в наряде

 Белых ангельских сводов, голубых куполов.

Как небесная птица почивает в ограде

И зовет на молитву звоном колоколов.

 Начало

 С чего все начиналось? Сначала не было ничего. Господь из ничего сотворил весь мир. Из ничего — нечто.

На месте, где сейчас стоит эта прекрасная «церковь-невеста» тоже ничего не было, кроме развалин.

9 февраля 1990 года. Несколько старушек, ветер, холод, снег и груда развалин. Да еще растерянный священник, не знающий с чего начи­нать. Ему за несколько дней до этого вручили указ о назначении настоятелем церкви Рождест­ва Богородицы села Анискино. Когда он спросил: «А где это?», то услышал в ответ: «Где-то в Мос­ковской области. Езжай, отец, найдешь». И боль­ше ничего. Опять ничего. Но, с Божьей помо­щью, началось восстановление, начались первые службы, ничего стало преображаться.

 «Бог спасает нас не без нас…»

             Только теперь я понимаю, что вся моя пре­дыдущая жизнь была подготовкой к этому слу­жению. Я всегда стремился достичь чего-то глу­бинного, докопаться до первопричины. Мне было просто невозможно жить, не понимая, что происходит вокруг. Это состояние очень точ­но передают строки поэта Бориса Пастернака:

Во всем мне хочется дойти                                                                               До самой сути,                                                                                                                        В работе, в поисках пути,                                                                                                    В сердечной смуте.

 До сущности протекших дней,                                                                                            До их причины,                                                                                                                          До оснований, до корней,                                                                                                  До сердцевины. 

До 30-летнего возраста боялся ехать в За­горск. Было предчувствие, что вся жизнь после этой поездки резко изменится. Так и произо­шло. Восьмого октября 1981 года, в день памяти преподобного Сергия Радонежского, приехал, наконец, в Троице-Сергиеву Лавру. А десятого октября — крестился в храме Воскресения Хри­стова в Сокольниках. И началась новая жизнь. Вернее не новая, а с благодатью Божией, которая постепенно преображала и вела к неясной мне тогда цели. Просто было ощущение, что Все точ­но ложится туда, куда надо.

О так бы мне, Господи, жить бы да жить!                                                                    За что же, о Господи, эта награда,                                                                                И нем я, о Господи, смог заслужить?

                    Когда крестился, я уже был инженером и работал в Первом медицинском институте, который расположен напротив Новодевичьего монастыря. В то время я даже не мог предполо­жить, что в том же самом Успенском храме Ново­девичьего, куда после крещения почти каждый день ходил на службу, через 8 лет буду рукополо­жен в сан священника.

            С церковными книгами в те годы было трудно, а мне очень хотелось читать Псалтирь по-церковнославянски. Я обратился к служив­шему тогда в Успенском храме отцу Борису. К моему великому удивлению, он тут же при­вел меня в Епархиальное управление и достал из шкафа единственный экземпляр Следованной Псалтири. И вот, через 8 лет, буквально на вто­рой день после моего назначения в Анискино, еду в ближайший храм, которым оказалась церковь Покрова Богородицы села Воскресен­ского. Настоятелем там оказался тот же самый отец Борис (протоиерей Борис Чижов). И опять из его рук я получаю первую святыню для хра­ма — напрестольный крест! Как же радовались мы все тогда даже небольшой, приобретенной для храма, вещи. И когда появились у нас пер­вые подсвечники, плакали мои, ныне покойные, старушки: и Анна Сергеевна, и Вера Павловна, и Александра Яковлевна. И так радостно было!

Действовал Господь. Он восстанавливал. Но надо было, чтобы и сердца людей загорелись, ибо «Бог спасает нас не без нас».

  «Ну, ходи к нам… Будешь мешать»

 С трудом побеждая страсти,

На Свет, спотыкаясь, бреду.

Кругом, как снаряды,- напасти,

Но Кто-то отводит беду.

 Но сначала должно было загореться мое сердце… Оно и загорелось — очень захотелось читать на клиросе. Пришел к давнишнему зна­комому, который в храме на Калитниковском кладбище был псаломщиком (теперь он — про­тоиерей Роман Сыркин). Узнав о моем желании, он открывает большую церковную книгу и дает мне: «Читай!». Я первый раз видел этот текст, но сразу все прочел правильно, даже трудные со­кращения под титлами. Он послушал и говорит: «Молодец, давно читаешь Апостол?».- «Да пер­вый раз в жизни».- «Не может быть! Ну, похо­ди к нам на клирос… Сначала, конечно, будешь мешать…».

 «Побьет ведь батюшка!..»

            Потом был и другой московский храм. По­могал в алтаре, читал Апостол. Исповедовался обычно у отца Михаила. Молодой был батюшка, огромный, широкоплечий. И вдруг я так согре­шил, что даже на исповедь идти было стыдно. Долго сомневался — как сказать о грехе отцу Ми­хаилу. Вроде бы пришел к Богу, помогаю в хра­ме в алтаре… Побьет ведь батюшка! Но в этот момент попадается мне на глаза книга. А там на­писано, что если человек стыдится идти на ис­поведь, значит, демон хочет оставить его в своей власти навсегда. Что надо делать? Перекрестить­ся и — бегом на исповедь. Так и поступил. Пошли с женой на всенощную. Стал исповедоваться и даже голову в плечи втянул — думаю: ох и уда­рит же меня сейчас отец Михаил! А он, выслушав меня, заулыбался, обнял и подвел к жене: «Лю­бите Вашего мужа, он очень верующий человек». Это было для меня уроком, и уже в Анискино я понял, какую великую радость испытывает священник, видя победу человека над грехом.

Наука послушания

 Сердце все больше разгоралось любовью к Богу и желанием служить Ему. Каким-то чу­дом получив справку о работе по совместитель­ству в храме, устроился в один из подмосковных храмов. Был сторожем и дворником, иногда пел на клиросе, помогал в алтаре. Изредка удавалось почитать Апостол. Там же научился звонить. До сих пор я благодарен старосте, ныне покой­ной, Любови Афанасьевне Гусаровой. Ибо, рабо­тая под ее началом, я постигал науку послуша­ния и хозяйствования в церкви. Ох, как мне это пригодилось потом! Бывало, отпустит в час ночи, только помолюсь и спать лягу — в окошко стук: «Завтра «Казанская», а у нас еще вода не налита» или: «Сергей, ну-ка иди ковры трясти!». Трясу ковер, а он у меня из рук выскакивает. А она, знай, трясет и приговаривает: «Это тебе не институт с красным дипломом заканчивать — ковры не умеешь вытрясать». Вот так и постигал науку послушания.

А науку хозяйствования я постигал, наблюдая за тем, как она организовывала повседневную жизнь и работу в храме. Пригла­сила как-то Любовь Афанасьевна бригаду «Лучшего плиточника Московской области», чтобы положить мраморную плитку на пол в храме. Этот «лучший плиточник» был такой матерщинник и богохульник… Стали плитку класть — и все ужаснулись: волны как на море. Вот так лучший плиточник! Тогда староста и гово­рит ему: «Чтоб духу твоего здесь больше не было! А ребят своих оставь — мы и без тебя управимся». И вот приходит она утром, ставит стул посреди храма и целый день наблюдает, как рабочие плитку кладут. Вот так под ее строгим взглядом (а скорее по ее тайной непрестанной молитве) и получился пол в храме идеально ровным. И это тоже был мне прекрасный урок.

Еще будучи студентом, подрабатывал дворником. Лопатой ма­хать или метлой — труда не составляло. А в храме стал дворником работать — так тяжело было! Лопата, метла — стопудовые, поднять не могу. Я — к священнику: «Батюшка, скажите, почему так?». А он и говорит: «Работа в храме — это совсем не то, что в миру. Там — тыл, здесь — передовая. Каждый взмах метлы приближает не толь­ко тебя, но и всех твоих близких к Богу, к спасению. А врагу — тош­но. Вот он и виснет на метле или лопате. Но ты не сдавайся, борись и во что бы то ни стало продолжай работать в храме!»

 В молитве, посте и заботах

 Я время свое провожу.   

 Работай, работай, работай»,

 Себе непрестанно твержу

 «Вам не нужен билет на отходящий поезд?»

 Потом был другой подмосковный храм, где я уже был на по­слушании псаломщика, хотя официально числился дворником. Время было такое — с высшим светским образованием в храме даже прислуживать не разрешалось. Настоятель этого храма часто болел. И вот как-то после службы подзывает он меня и говорит: «Поезжай в Псково-Печерскую Лавру, к отцу Иоанну Крестьян­кину. Упади ему в ноги и попроси помолиться за меня — очень уж я болею».- «Когда ехать благословите?».- «Да прямо сейчас и поезжай» — и благословил. Взял сумку свою, иду на электрич­ку и недоумеваю: ведь билет-то заранее покупать надо — как же я прямо сейчас уеду? Приехал на вокзал. Билетов, конечно, нет. Только встал последним в очередь на бронь — прямо ко мне подхо­дит девушка: «Вам не нужен билет на отходящий поезд на Псков?». Вот какова сила священнического благословения! Еще один урок, который я понял только потом в Анискино.

Конечно, обычному, нецерковному человеку (и даже церков­ному, не принявшему монашеского обета послушания и отсечения своей воли) трудно представить, как это можно вот так, с маленькой сумочкой, сесть на отходящий поезд и поехать куда-то в неиз­вестное место, где до этого никогда не был. Пусть даже это будет монастырь. Да и про отца Иоанна Крестьянкина я до этого тоже никогда не слышал. Но для меня тогда священник был чем-то со­вершенно неземным, каким-то высшим существом. А его бла­гословение — благословением Самого Господа. И я, конечно же, не сомневаясь, с благоговением поехал. И даже представить себе не мог, что эта поездка, как раньше поездка в Троице-Сергиеву Лавру, изменит всю мою жизнь.

 « Ты нам нужен…»

 Приехав в Псково-Печерскую Лавру, я сразу же стал узнавать, как можно попасть к отцу Иоанну Крестьянкину. Мне сказали: «Посиди здесь, в коридорчике, он сам тебя найдет».

И вот я сижу в коридоре братского корпуса. Вокруг меня деловито снуют мона­хи и послушники. Для меня они — тоже какие-то высшие существа, и я как бы откуда-то снизу смотрю на них. Вдруг из глубины кори­дора стремительно появляется небольшого роста пожилой монах, с огромными, как мне тогда показалось, глазами, и, улыбаясь, идет прямо ко мне. Я неуверенно встаю ему навстречу, а он быстрым взмахом своих рук заключает меня в объятия и говорит: «Ты нам нужен!». Ошарашено спрашиваю: «Кому — нам?». И получаю ответ: «Нам. Церкви. Ты нужен Церкви и будешь священником».- «Как? Я — священником? Я не могу. Я недостоин…».- «Ничего-ничего. Господь все устроит. Только сам ничего не делай». И, благословив меня каким-то сложенным вдвое листком, также быстро, как и по­явился, исчез в глубине коридора. И больше в то посещение Псково-Печерской Лавры я его не видел. Даже не успел выполнить быв­шее целью поездки поручение — попросить помолиться о болящем настоятеле.

Выйдя из братского корпуса, я попал прямо под ноги спеша­щему куда-то наместнику, архимандриту Гавриилу. Вид его был настолько суров, что я невольно отпрянул. Но все же сообразил сложить руки, чтобы взять благословение, и выпалил еще в поезде заготовленную фразу: «Отец Василий болеет и очень просит по­молиться за него». Буркнув что-то в ответ, отец Гавриил на ходу благословил меня и, бросив: «Не чепляйтесь ко мне», величест­венно удалился.

Уже вечером, в автобусе, идущем из Лавры в Псков, я раскрыл листочек отца Иоанна. Это оказалось наставление болгарского митрополита Льва кандидату перед его рукоположением в свя­щенный сан. Там были такие слова: «Если ты ищешь священства для прибытка или для славы человеческой — отойди и не смей прикасаться к Господнему Престолу. Если же ты, зная, что в наше время священник может встретить на своем пути оскорбления, угрозы и даже смерть, остаешься твердым в своем намерении — подходи, и я низведу на тебя благословение Небесного Царя». По­том, уже будучи священником, я испытал и угрозы, и непонима­ние, и отчуждение близких, и оскорбления, и даже плевки в лицо, и попытки ударить меня и, закрыв храм на замок, не допустить до служения. Но тогда, наверное, пассажиры смотрели на меня как на ненормального, потому что я всю дорогу проплакал — у меня было ощу­щение, что со мной разговаривает Сам Господь.

 «Всем абитуриентам — побриться…»

 Конечно же, после такого благословения я, не обратив внимания на слова отца Иоанна: «Только сам ничего не делай», посчитал себя до­стойным и стал поступать в семинарию. И, ко­нечно же, не поступил. Одной из причин непо­ступления был мой внешний вид — я, несмотря на благословение всем абитуриентам побриться, не сбрил свою, тогда густую и черную, бороду. Только почти через год я понял,

Что Бог не вне и не снаружи,

А глубоко у нас внутри.

И что Ему напрасно служим,

Коль от зари и до зари 

Все ищем внешние явленья,

Все ищем внешней похвалы,

А не ко внутреннему зренью

Стремим все помыслы свои.

 И сбрил бороду. Решив, что отпускать ее буду, только если Господь сподобит меня свя­щенного сана.

 «От смирения еще никто не умирал…»

 Потом были работа на московском заводе имени Лихачева (ЗИЛ) и девять месяцев второ­го рождения — клиросное послушание в Успен­ском храме города Ижевска, куда я попал после молитвы перед чудотворной Иверской иконой Божией Матери в том самом Воскресенском хра­ме в Сокольниках, где я лет за семь до того кре­стился.

После неудачного поступления в семина­рию состояние у меня было просто ужасное: в семинарию не поступил; из храма, где я был псаломщиком, за время, пока я был на вступи­тельных экзаменах, меня успели уволить; рабо­ты нет. Помолился я Царице Небесной, вручил себя Ее благому промышлению и пошел по Мо­скве «куда глаза глядят». И «совершенно случай- но» встретил только что приехавшего в Москву по каким-то делам духовника Ижевской епар­хии — игумена И. Остановиться ему было негде, и я позвал его к себе. Проговорили мы с ним всю ночь, и он пригласил меня в Ижевск — псаломщиком, с целью последующего рукоположения.

Но попал я в Ижевск только через год. Пото­му что сначала надо было устроиться на работу и кормить семью. И смириться с женой: она хо­тела, чтобы я пошел работать на ЗИЛ, где ее отец проработал 43 года.

Ох, как не хотелось мне с небес возвращать­ся на землю — после прислуживания в храме идти на завод, работа на котором местными ост­рословами была охарактеризована так: «Руки — в масле, морда — в мыле: мы работаем на ЗИЛе».

С другой стороны — «от смирения еще ни­кто не умирал, а спасались — все» … И я пошел на ЗИЛ.

Времена были андроповские, и после двух переходов с одного места работы на другое в те­чение года устраиваться на работу можно было только через Бюро по трудоустройству. Здесь мне строго сказали, что проработать на новом месте я должен не меньше года. И я действитель­но проработал на ЗИЛе ровно год — день в день.

 «Матерь Божия, выручай!»

 Работать я устроился не на инженерную должность, а на рабочую — электриком. Во-первых, потому что в Бюро по трудоустройству были только рабочие вакансии. А во-вторых — потому что рабочим в то время платили больше, чем инженерам.

Хотя работать я старался не для зарплаты, а для Господа. И плоды это­го старания проявились в отношении ко мне не кого-нибудь, а парторга цеха. Несмотря на то, что все вокруг знали, что я — верующий и хожу в церковь, парторг все время приводил меня в пример как человека особенно добросовестно относящегося к своим трудовым обязанностям. И очень сожалел, когда я увольнялся.

Во время обеда я каждый день молился бла­говерному князю Даниилу Московскому, мо­настырь которого хорошо был виден из окна мастерской электриков. Ребята-электрики прозвали меня «Богомолом». На что я отве­чал: «Что вы, ребята,- я недостоин называться таким именем». Тогда они, покрутив пальцем у виска, уходили обедать, а я оставался спокой­но молиться. И вот незадолго до летней памяти святого князя Даниила я во время обеда, вдруг, неожиданно для себя, написал письмо игумену в Ижевск: «Не могу я больше здесь… Возьми меня, батюшка, к себе — Богу служить!». Через месяц приходит телеграмма: «Приезжай, пока Владыка здесь». И жена, которая так радовалась тихой и спокойной жизни, начавшейся после мо­его поступления на ЗИЛ, вдруг, тоже совершенно неожиданно для меня, говорит: «Раз зовут — надо ехать. Поезжай».

Как раз подходил к концу год моего «за­ключения» на ЗИЛе, и заканчивался отпуск. Собрал я оставшиеся деньги, оставил немного жене на жизнь до моего возвращения и поехал.

 Как раз подходил к концу год моего «за­ключения» на ЗИЛе, и заканчивался отпуск. Собрал я оставшиеся деньги, оставил немного жене на жизнь до моего возвращения и поехал на вокзал, предварительно заехав в Сокольники — помолиться перед Иверской и испросить у Нее благословения на поездку. На вокзале оказалось, что поезд на Ижевск отходит через 10 минут. Глаза у меня, видно, были настолько несчаст­ные и умоляющие, что «граждане пассажиры» безропотно расступились, пропуская меня к окошечку кассы. Истратив почти все деньги на билет, я «что есть мочи» побежал на перрон и успел вскочить в последний вагон уже наби­равшего скорость поезда. Иду по вагонам, чтобы добраться до своего места. В левой руке у меня зажат билет, в правой — портфель. Когда я про­ходил по тамбуру между вагонами, поезд силь­но качнуло. Пытаясь опереться о стенку тамбура, чтобы не упасть, я инстинктивно разжал левую руку. Билет выскользнул и стал плавно опускать­ся в зазор между вагонами. В голове молнией пронеслось: «Так. Билета нет. В кармане — рубль двадцать. На первой станции меня ссадят с по­езда — и все. Кончилась моя поездка к Богу». За­орал во весь голос: «Матерь Божия, выручай!». И билет медленно, как бы нехотя, спланировал мне под ноги.

  Второе рождение

 Первым впечатлением от Ижевска был по­разивший меня ответ на вопрос, как добраться до церкви. «Вам нужен ЦСК? — Садитесь на этот троллейбус и доезжайте до остановки «Ледовый дворец». И в ответ на мой недоуменный вопрос, что такое ЦСК, я услышал: «Церковно-спортивный комплекс». Оказалось, что старое кладбище около церкви залили бетоном и построили ог­ромный Ледовый дворец, на фоне которого храм смотрелся маленьким недобитым «пережитком прошлого».

Оказалось, что в Ижевске не очень-то меня и ждали. Хотя игумен встретил меня радушно и даже дал денег на переезд из Москвы со всей семьей, но староста была очень недовольна моим приездом, а у Владыки я встретил весьма про­хладный прием. Но самым холодным был прием уполномоченного по делам Русской Православ­ной Церкви в Ижевске. Это был даже не при­ем, а ушат ледяной воды: «Ты приехал из одной столицы в другую. У тебя — квартира в Москве. Что-то тут неладно». Как мне потом передали, в конфиденциальном разговоре со старостой уполномоченный сказал: «Только через мой труп он будет священнослужителем».

Переехал я в Ижевск, конечно, один. Дочь училась в школе, и жена осталась с ней в Моск­ве. Но почти каждый месяц, как жена декабри­ста, моя верная супруга Наталья, нагруженная московскими продуктами, ненадолго приезжала ко мне. Я же свято верил, что сюда меня Господь призвал служить Ему. И даже выписался из мос­ковской квартиры и прописался в домике, кото­рый принадлежал церкви.

Потекли дни, наполненные терпением, сми­рением, послушанием и — самое главное — по­стоянным участием в богослужебной жизни Церкви. Каждый день утром и вечером на кли­росе в течение почти года. О таком опыте зна­ния Устава богослужения «изнутри» можно только мечтать. Как мне это пригодилось потом, в Анискино, где не было никого и ничего. Когда пришлось все начинать с нуля и организовывать Богослужебную и вообще всю церковную жизнь по канонам Православной Церкви, которые за­печатлелись в моей душе как раз во время жизни в Ижевске.

  «Где ты ходишь?..»

 Но день проходил за днем, зиму сменило лето, а о рукоположении — ни слуху, ни духу.

Наступило празднование Тысячелетия Кре­щения Руси, которое неожиданно празднова­лось по всей стране очень торжественно. Тогда приходы РПЦ Татарской, Удмуртской и Ма­рийской республик были объединены в одну епархию — Казанскую. Поэтому епархиальные торжества проходили в Казани. И не где-ни­будь, а в знаменитом Казанском оперном театре. Огромный старинный театр-дворец. Сияющие хрустальные люстры и канделябры. Великоле­пие во всем. В буфете — бесплатные бутерброды с черной и красной икрой! И скромно жмущиеся по стенам верующие — посланцы трех епархий, слегка опешившие от такой роскоши. Это было пугающе-непривычно. Свой доклад главный из трех уполномоченных — казанский — начал с заверения того, что государство всегда уважало Церковь. Затем уверил всех в том, что «единый советский народ» также всегда уважал «чувства верующих разных религий». А закончил — снисходительно-примирительным утверждением, что «Бог — один», и поэтому «делить вам» (то есть нам) — нечего.

После увиденного и услышанного в Казани я понял, что время начало меняться. Но у ме­ня-то все оставалось без изменения! Я продол­жал трудиться в Успенской церкви Ижевска, и меня по-прежнему никто не собирался руко­полагать. Более того — «добрые языки» из кругов, близких к Епархиальному управлению, переда­ли мне, что у меня вообще нет никаких шансов стать даже диаконом…

          Как раз закончился Петровский пост и на­ступил праздник первоверховных апостолов Петра и Павла. После праздничной службы я, думая, что меня никто не видит, плакал во дво­ре домика, где снимал тогда комнату. Оказа­лось, что мою молитву, опять же «случайно», услышала духовная дочь настоятеля Ижевского Троицкого собора, которому срочно требовался диакон. И после Петра и Павла меня переводят алтарником в собор. Настоятель благословляет отпускать бороду и «решать проблему подряс­ника», а староста поселяет меня в принадлежа­щем собору небольшом деревянном доме и на­чинает «бомбардировать» Казань телефонными звонками с просьбой рукоположить им диакона. Мне же староста строго наказывает срочно привезти жену, чтобы «мы видели, что ты будешь жить здесь и после рукоположения. И не убе­жишь обратно в Москву». Вызвав жену теле­граммой из подмосковной деревни, я помчался в Москву. На Казанском вокзале у меня было всего полтора часа, чтобы, забрав будущую ма­тушку, повидаться с родителями и сесть на об­ратный поезд.

             И вот мы живем в маленькой комнатуш­ке на первом этаже церковного домика, я езжу на каждую службу в собор, а о рукоположении — опять ни слуху, ни духу.

              Накануне Преображения Наталья не выдер­жала и говорит: «Ты здесь уже скоро год, я здесь уже второй месяц. А никто тебя и не собирается рукополагать. Ты, наконец, понял, что Господь тебя не избрал?». И я смирился: «Да, понял. Сей­час еду в собор и после всенощной — на вокзал за билетами. Завтра после Литургии возвраща­емся в Москву».

            Не успел я войти в алтарь, как мне гово­рят: «Где ты ходишь? Тебя обыскались. Беги скорей в канцелярию!». На пороге канцелярии меня встречают староста с казначеем и вручают мне командировочное удостоверение: «Езжай в Казань — завтра тебя рукополагают». Человек смирился — и Бог все дал! (Как потом выясни­лось — в Казани ждали, когда ижевский уполно­моченный уйдет в отпуск).

            После всенощной я действительно поехал на вокзал за билетом. Только не в Москву, а в Ка­зань. Где на следующий день, в праздник Пре­ображения Господня, в храме святителя Нико­лая Чудотворца (в том самом храме, в который в XVI веке принесли только что обретенную Ка­занскую икону Божией Матери) меня рукопо­ложили в диаконы к Троицкому собору города Ижевска.

 «За одного битого трех небитых дают…»

 После рукоположения были полтора года диаконского служения в кафедральном собо­ре Ижевска, когда я почувствовал, как Господь творит из меня «нову тварь» для дальнейше­го служения Ему. Особенно это чувствовалось во время «сорокоуста» — ежедневного служения Божественной литургии в течение сорока дней после возведения в священный сан.

 

    
   

            Через полгода после празднования Тысячелетия Крещения Руси до Ижевска тоже докати­лась волна перемен. Вместо совмещавшего три кафедры престарелого епископа Пантелеймона (который, к тому же почти постоянно жил в Ка­зани) в Ижевск прислали «своего» епископа уже с отдельным титулом «Ижевский и Удмуртский». Им оказался (ныне покойный) епископ Палла­дий. Приехав из «матери градов русских» — Кие­ва, Владыка Палладий с усердием взялся восста­навливать церковную жизнь провинциальной Удмуртии. Хотя разрушенные храмы еще не на­чали отдавать Церкви, но надо было просвещать церковный народ и обновлять уже действующие храмы. А для этого — привозить церковную ут­варь и духовные книги из Москвы. Заниматься этим Владыка благословил меня, как имеюще­го квартиру в Москве. Во время командировок, на церковные праздники я служил во многих храмах Москвы. Особенно мне нравилось слу­жить в церкви Успения в Гончарах, где находится чудотворная икона Божией Матери «Троеручица».

           И вот, в один из приездов в Москву, во время службы на праздник святых равноапостольных Кирилла и Мефодия в храме Успения в Гончарах, я получаю благословение викария Московской епархии епископа Григория: «Напиши проше­ние в нашу Епархию. Попылится годика два. А там видно будет». Я и написал.

Не успел приехать в Ижевск — вызывает Владыка Палладий: «Ты почему мне не сказал, что написал прошение в Московскую епар­хию?». И показывает вызов. Кидаюсь в ноги и прошу прощения: «Сказали — годика два попы­лится…». — «Не отпущу. У них и так много овец, а у меня последнюю отбирают».

Матушка Наталья в это время была в Ижевске. Приезжаю домой и рассказываю ей. Она — в слезы: «Я давно мечтаю вернуть­ся в Москву — к родителям, к дочери. Поехали к Владыке — упаду ему в ноги и буду умолять отпустить».

Приезжаем. Результат тот же: «И слезы ма­тушки меня не тронут».

Матушка поревела, поревела и… «озвере­ла». Но «озверела» по-хорошему, если можно так сказать — по-Божьи: «Буду хоть полжизни читать акафист Николаю Угоднику. Пока Владыка нас не отпустит».

Проходит месяца два. Матушка молится Ни­колаю Угоднику, я молюсь Матери Божией. В ав­густе вызывает Владыка: «Отец Сергий! За од­ного битого трех небитых дают. Так вот. Если ты привезешь мне из Москвы троих таких же, как ты, с высшим образованием, и они мне по­дойдут — я тебя отпущу».

В сентябре меня опять посылают в Моск­ву, и в том же храме, где икона Божией Матери «Троеручица», я встречаю своего давнишнего знакомого, с которым мы вместе росли в детстве (теперь он — протоиерей Василий Кострюков). И с его помощью, в течение осени я привожу в Ижевск троих кандидатов, которых Влады­ка рукополагает в священный сан. Причем все условия были соблюдены: один был с высшим образованием, другой — без, зато у третьего — два высших образования.

И когда накануне зимней памяти святителя Николая Чудотворца я пришел на службу в Тро­ицкий собор Ижевска, секретарь Епархии встре­тил меня такими словами: «Поклон клирикам Московской епархии. Владыка тебя отпустил».

Бабушки, убиравшиеся в соборе перед все­нощным бдением, наверное, в изумлении засты­ли у своих подсвечников, услышав доносившееся из алтаря мое неумелое, но громогласное подра­жание Борису Христову: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…».

 Когда-то здесь царил величественный храм…

 До 30-х годов XX века на одном из самых высоких холмов Ижевска стоял прекрасный Ми­хайловский собор. Храм этот был третий в Рос­сии по величине. Огромнейший, необычайной красоты. Звон колоколов доносился до самых отдаленных окрестных деревень. Его взорвали также как Храм Христа Спасителя в Москве. Ос­тались только старые фотографии. Когда я слу­жил в Ижевске, на месте храма был разбит парк, в центре которого стоял небольшой обелиск в память погибших воинов.

Ночная тишина,       

            не шелохнется лист.

Мерцает в дымке сна 

             Забытый обелиск.

Когда-то здесь царил

Величественный храм.

Архангел Михаил

 В нем службу правил сам…

Несли колокола

Хрустальный благовест.

Сияли купола

И православный крест. 

 

Храм был — и вот его нет. Долго носил в себе эту печаль. Вот Господь и дал мне такую возмож­ность — поднять из руин храм. Опять же: Господь через нас, но не без нас.                                                                                                                                          

Когда стал настоятелем, понял: все, что происходило со мной до этого времени — было только подготовкой к этому служению. И все, буквально все пригодилось: и высшее инженерное образование, и работа в медицине и на заводе, и знание богослужения и хозяйственных дел в Церкви, и служение дья­коном в кафедральном соборе. 

Ты Бога и Творца,

Архангеле, моли

Простить нас до конца

 И неба и земли.

Видимо, Архангел услышал эту молитву. А Господь услышал его молитву. Потому что сей­час на этом месте опять сияет в прежнем вели­колепии величественный собор архангела Ми­хаила.

 Возрождение

 Но вот, после 1000-летия Крещения Ру­си, стали возвращать Церкви разрушенные и оскверненные за время богоборчества храмы, началось их восстановление. Осенью 1989 года Указом Управляющего Московской епархи­ей Его Высокопреосвященства Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, кото­рый, увидев поруганную святыню, благосло­вил начать ее восстановление, была сформи­рована церковная община в храме Рождества Богородицы села Анискино, и верующим пе­редали остатки храма. Одного из «не подле­жащих восстановлению» (как гласит справка Бюро по охране памятников культуры и исто­рии Московской области). Первые члены об­щины с огромным воодушевлением и с пением молитв Божией Матери стали расчищать зава­лы. Начали с подвала, который весь был забит мусором. Они расчищали, а я тогда еще был в Ижевске и ничего не знал.

 

      

                                  Таким увидел храм новоназначенный настоятель

                 В декабре 1989 года, на «Николу Зимнего», меня отпускают из Ижевска в Москву, а в ян­варе 1990 года — рукополагают во священника в день памяти преподобного Варлаама Керетско- го, которому я в свое время с усердием молился. Так же усердно молился я и блаженной Ксении Петербургской, покровительство которой чув­ствовал еще до ее прославления. Как только помянешь в молитвах: «Упокой, Господи, душу рабы Твоея блаженной Ксении»,- так немедлен­но помощь Божия и приходит. И вот 6 февраля на память блаженной Ксении, меня вызывают в Епархиальное Управление и назначают на­стоятелем церкви Рождества Богородицы села Анискино. Посмотрел по карте — где же это Анискино? — нашел около Щелкова. А 9 февраля приехал, смотрю — развалины, несколько бабу­шек, и больше никого и ничего. Стали служить водосвятный молебен, окропил весь храм и всю территорию. Был весь мокрый, но даже не чих­нул ни разу. Такой был подъем!

               Стали восстанавливать храм — спал около 4 часов в сутки. Столько было дел! Ведь не было ничего. Приезжал домой, и только сил хватало по дороге прочитать вечерние молитвы — сразу замертво валился спать. У меня первые несколь­ко лет такое впечатление было, будто этот храм я на себе носил. Такая была нагрузка! Но и эн­тузиазм великий был. Я даже не задумывался о том, какие могут встретиться трудности. Хотя, если сейчас вспомнить, страшно становится. Че­рез алтарь как будто на танке проехали. Первые службы ветер свистел, все сыпалось с потолка (вернее — с небольшого островка обнаженной, (вернее — с небольшого островка обнаженной, сырой и грязной, каменной кладки, оставшейся над Престолом). Приходилось Чашу закрывать. Потом, уже к первой Пасхе, возвели стену, кото­рая закрыла проломы алтарной апсиды.

                Пришлось даже откапывать храм, освобож­дать фундамент из земли, в которую он врос больше чем на 2 метра. Ведь за каждые 100 лет образуется 1 метр культурного слоя. А прошло около 250-ти лет. Кроме всего прочего — осквер­нен был храм ужасно. Везде грязь, обломки кирпича, перемешанные с землей. Окрестные пьяницы превратили остатки храма в распивоч­ную и в туалет. Рядом — клуб и танцплощадка. Приехал архитектор, посмотрел на наши руины. Стены раньше были в три кирпича, а остались — в полкирпича, и все в трещинах, а в трещинах — лед! «Скорее всего, лед в трещинах окончатель­но разрушит остатки стен, и они упадут — людей может задавить. Легче и лучше заново храм построить»,- вот так «успокоил» меня специа­лист. Но храм выстоял. Ведь почти 50 лет Анге­лы престолов храма молились и плакали, скорбя о разрушении и осквернении святыни. И Покров Божией Матери сохранил храм — началось его Воскресение.

14 февраля назначили первую всенощную накануне Сретения. Не все еще было готово, но антиминс я уже получил. В храме еще не слу­жили, дали нам недалеко от храма маленький домик, поставили мы там стол, постелили ска­терть — вот и Престол! Дома у меня было много самодельных икон — из них и сделали иконостас. И уже 16 февраля, в Родительскую мясопустную субботу, была совершена первая Божественная Литургия. Если бы не начали сразу служить Ли­тургию, мне кажется, и восстановление шло бы гораздо труднее и медленнее.

Престольный праздник Рождества Богоро­дицы в 1990 году проходил уже в храме, который был весь в строительных лесах внутри и снару­жи. Божественную литургию совершал наш Пра­вящий архиерей, Митрополит Крутицкий и Ко­ломенский Ювеналий.

      

На левом снимке  — щемящая душу картина разоренного храма, на правом – плоды первых трудов. Еще нет ограды, не везде оштукатурены стены, но разница уже очевидна.

 Семисвечник

 В начале 1991 года познакомился я на Епар­хиальном собрании с молодым священником, которого только что назначили настоятелем та­кого же разрушенного храма. У нас к тому времени уже была кое-какая утварь, и мы служили в самом храме, хотя восстановление еще толь­ко начиналось. Священник пожаловался мне, что у него ничего нет — ни средств, ни кирпича, ни какой-либо церковной утвари. Я понимал, как ему трудно — ведь сам недавно так же начи­нал с нуля. «Приезжай, может, что-нибудь и най­дем тебе». Он приехал на автобусе с приходским советом, и я отдал им два подсвечника, семи- свечник, который был приготовлен для будущего алтаря в приделе святителя Алексия Московско­го, и кое-что еще. А сам думаю: как же буду Алексиевский придел обустраивать? Да и числится ведь семисвечник в документах. А я его вот так, без всяких расписок, взял и отдал! Молодой свя­щенник и его прихожане были в неописуемом восторге, кланялись до земли. И больше я их ни­когда не видел. Даже названия храма и места, где он расположен, не запомнил.

Проходит лет семь или восемь. Стали мы восстанавливать алтари в приделах святителей Алексия Московского и Николая Чудотворца. Приехал я в магазин «Софрино», чтобы купить все необходимое. Смотрю: самый дешевый семи­свечник стоит два миллиона рублей (еще теми деньгами). Если куплю семисвечник – мне не хватит на дарохранительницу, если куплю дарохранительницу — останусь без семисвечни- ка. Стою и не знаю, что делать. Вдруг подходит ко мне молодая женщина: «Батюшка, я вижу, как Вы смотрите на этот семисвечник. Мы с му­жем долго молились, чтобы у нас были дети, и вот Господь дал нам девочку Мы решили обя­зательно пожертвовать на храм, только не зна­ли, как это сделать. Вот, возьмите, пожалуйста»,- и протягивает мне деньги. Ровно два миллиона рублей. У меня на глазах даже слезы навернулись. Вот как вернул святитель Алексий тот семисвеч­ник! «Как мужа Вашего зовут?». В ответе я уже не сомневался: «Алексей».

 «Вы не знаете, где мой сын?..»

                   Постепенно восстанавливался храм, соби­рался приход, и видно было, как преображались души людей. Да и вся обстановка преображалась. Сейчас, слава Богу, в округе много храмов стало. А раньше был только один наш. И почти все при­хожане, и даже некоторые настоятели окрестных храмов вышли из Анискино. Двенадцать свя­щеннослужителей были так или иначе связаны с нашим приходом. Про одного из них особенно хочется рассказать.

                 В 1991-1993 годах ходил в наш храм один мальчик лет четырнадцати. И вдруг он пропал. Приходит заплаканная мать: «Вы не знаете, где мой сын? Уже третий день его нет дома». Че­рез неделю нашли и вернули домой. Оказался в Оптиной пустыни. Через несколько месяцев опять убежал. Через месяц опять нашли. Теперь в Почаеве. И опять вернули домой. В третий раз нашли через год. Ему тогда исполнилось 16 лет, и он был иноком Почаевской Лавры. Так что домой его уже не смогли вернуть.

                  В 20 лет он окончил Почаевскую духовную семинарию. В 21 год его постригли в монашество и рукоположили в священника. Сейчас он — ар­химандрит Антоний, наместник Свято-Усекно- венского Лядавского Антониевого пещерного монастыря. Монастырь носит имя своего осно­вателя — преподобного Антония Киево-Печер- ского, в честь которого и наречен в монашестве бывший Виталик, еще задолго до того, как стал настоятелем этого монастыря.

Монастырь отец Антоний уже почти восста­новил. А еще завел большое хозяйство: 100 овец, 5 коров, 25 коз, 10 ульев. Возродил также древнее искусство резьбы по камню. Летом в монастыре работают до ста рабочих.

Вот вам и беглец. Когда в душе человека раз­горается огонь любви к Богу, к молитве — никто и ничто не могут его погасить. Тогда все препят­ствия преодолеваются радостно и легко. И труд служения Богу приносит прекрасные плоды.

 Папа Янис

 Прошло какое-то время, и стала появлять­ся в храме молодежь. Стали приходить семьями, венчались, рожали и крестили детей. Дети ста­ли подрастать, и возникла идея создания пра­вославной гимназии. Примерно в это же вре­мя я совершал паломничество на Святую гору Афон, удел Царицы Небесной, и посетил скит Праведной Анны — матери Пресвятой Богороди­цы. В этом скиту находится чудотворная икона Праведной Анны, перед которой молятся о да­ровании детей. Уже через год многие привозят сюда свидетельство богодарованного плода мо­литвы — фотографию новорожденного. У иконы лежит внушительная стопка таких фотографий.

В келлии, расположенной немного ниже ски­та, живет замечательный старец, папа Янис, ко­торый благословляет приходящих к нему рожать детей. По-гречески «священник» звучит как «па- пас». Этим и объясняется обращение к старцу- священнику: «папа». Я спросил папу Яниса: «Бу­дут ли у меня еще дети?» А мне тогда было уже 49 лет. «Будут, будут. Пять… Нет, десять… Даже еще больше». Я тогда, грешным делом, подумал: чудит старец, не может такого быть! Проходит 5-6 лет. Мы уже создали гимназию, в которой учились тогда около 50-ти учащихся (сейчас их — уже больше ста). Кому-то приходит в голову мысль — подсчитать, сколько родилось у нас за это время детей. Подсчитали и с удив­лением обнаружили, что за эти годы в нашем приходе родилось уже 18 детей. Так исполнилось пророчество папы Яниса. Ведь его благослове­ние — это благословение Самой Божией Матери. Недаром наш храм посвящен Ее Рождеству!

 «Тогда я  стал им все объяснять…»

          На этом месте еще 20 лет назад был почти полностью разрушенный, оскверненный храм. И вот он восстает, воскресает в муках второго рождения. Но восстановление храма — это толь­ко видимый знак возрождения духовной жизни нашего народа, воскресения душ людских. По- тому что, если бы не было этого возрождения душ — не было бы и возрождения храмов. А воз­рождение душ — это следствие возрождения цер­ковной жизни и, прежде всего — возобновления богослужения и совершения Таинств.

          В 70-х — 80-х годах прошлого столетия, как предвестники будущего церковного возрож­дения, стали появляться в немногочисленных то­гда храмах Москвы молодые люди. Врачи, учите­ля, инженеры, художники, музыканты. Узок был круг этих людей — все друг друга знали. Сейчас почти все мы — священнослужители, настоятели восстановленных храмов.

            И вот в то время я, видя вновь приходящих в храм людей, обратил внимание на то, что мно­гие приходят, но, не поняв, что к чему и зачем это все — уходят и больше в храм не возвраща­ются. Когда я стал настоятелем разрушенного храма и увидел разруху в душах людских, я стал объяснять тогда еще горсточке прихожан — за­чем нужны церковные Таинства и почему только в них приходит к нам Христос Бог, освящая нас и соединяя с Собой. И что зло иногда через нас действует в мире — когда мы идем «крестовым походом» против зла в общественной жизни, а не начинаем с себя, очищая покаянием, смире­нием и терпением свою душу. А для этого надо наполнить открывающиеся повсюду храмы на­шей любовью к Богу и ближнему — и Господь Сам все устроит к вящей славе Своей в наших душах и в окружающем нас мире.

 

               

                               Божественная литургия

Полуистлевший снимок запечатлел памятное для всех прихожан событие –      первое посещение Владыкой Ювеналием возрождающегося прихода.

        Постепенно лица просветлялись, люди все чаще стали посещать богослужения и прича­щаться Святых Божественных Тайн. И, наконец, одна пожилая женщина сказала: «Спасибо Вам, отец Сергий — теперь мы все понимаем».

                    

                                      Крестный ход

         Сотни людей, когда-то первый раз робко переступивших порог храма, обрели здесь ра­дость общения с Богом. И им уже не надо ничего объяснять. Они твердо знают, что единственно верный компас в бурном житейском море — это церковная жизнь, жизнь с Богом в Его Церкви. Жизнь ради Бога и ближнего. Жизнь с Воскрес­шим и Воскрешающим. Это та жизнь, которой они живут радостно и сознательно. И уже не хо­тят и не могут отойти.

 Иного пути не дано нам.

Отбросим пустые слова

И жизнь проживем по канонам

Божественного Естества.

 Воистину Воскресе!

 «Христос Воскресе — и жизнь жительствует!»

(свт. Иоанн Златоуст)

 На Святой Афонской горе я познакомился с одним удивительным монахом. Он родился в Австралии, в ирландской протестантской се­мье. Когда ему было 5 лет, он ехал с дедушкой на машине и увидел большой, из красного кир­пича, русский православный храм. Он попро­сил дедушку остановиться: «Я хочу туда». Подо­шли — храм закрыт. «Подними меня». Заглянул в окошко и сказал пророческие слова: «Вот сей­час я здесь, вне, а вырасту — буду там, внутри».

 

 

          Паломничество на Святую гору Афон

 Прошло время, он вырос и до поры до вре­мени забыл об этом событии. Его друг собирал фамильный фарфор королевских семей со всего мира, часто показывал свою коллекцию и рас­сказывал об истории каждой династии. Рассказ о семье последнего русского Императора пора­зил. «Уже тогда я подумал, почему все другие умерли своей смертью, а вот семью русского Царя — убили. Почему? Потом понял: потому что они были православные». С тех пор он стал иногда заходить в Православную церковь. По­просил разрешения у своего пресвитера побы­вать на Пасху у католиков и у православных, тот разрешил. Пришел к католикам и ничего особен­ного не почувствовал. Пришел в русский храм и, когда услышал громогласное: «Христос Вос­кресе! Воистину Воскресе!»,- понял, что только здесь, в Православной церкви, воистину Воскрес Христос.

 Ликуйте, грады, веси

Господь из Гроба встал.

Поют:«Христос Воскресе»

Апостольи  уста.

           И он перешел в Православие, приехал на Афон, стал монахом в русском скиту святого пророка Божия Илии. И понял, что Христос Вос­крес не только тогда, на Пасху, в православном храме. Не только каждый год воскресает на Пас­ху в Православной Церкви. Но каждое мгнове­ние нашей жизни, здесь и сейчас, и всегда, вос­кресает Христос, чтобы воскресить нас!

Сегодня на Востоке

Взошла Его заря.

Все ссоры и упреки

На свете были зря.

           Но без Церкви, без Ее Таинств, ни воскресе­ние, ни преображение и исцеление падшего че­ловеческого естества, ни обожение, к которому неосознанно стремится душа каждого из нас,- невозможны. Потому что только в Таинствах Церкви мы можем Духом Святым усвоить себе Богочеловека Христа Воскресшего, исцеляющего, преображающего и воскрешающего нас.

 Сегодня всепрощенъе

Нам воссияло вновь

Из ада отпущенье

И вечная любовь.

           По-гречески «Христос воскресе» — «Христос анэсти», что значит «Христос вос­стал». И когда вспоминается та зима 90-го года, несколько старушек, ветер, холод, снег и груда развалин, я понимаю, что это был видимый знак нашей тогдашней ду­ховной разрухи. А сейчас — восстают хра­мы и воскресают души. Христос творит наше ПРЕОБРАЖЕНИЕ. Он нас всех вос­ставляет и воскрешает. За эти 20 лет мы стали чище и лучше. Хотя и хватает еще не­мощей, грехов и страстей.

 Сегодня в пире веры

Участвуем и мы –

Стряхнем с себя химеры

Неверия и тьмы!

                 И когда мы, движимые верою, надеждою и любовию, приходим в наши воскресшие хра­мы и приступаем к Таинствам, тогда Свет Хри­стов просвещает всех нас и, несмотря ни на что, совершается ВОСКРЕСЕНИЕ наших душ. И ему нет и не будет конца.

            Протоиерей Сергий Казаков

                                      Настоятель Богородицерождественского храма

 

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *